Штабная сука - Страница 66

Когда машина прибыла к бане и солдаты полезли через борта наружу, Шахова просто выбросили из кузова, плашмя, лицом вниз. Потом все повалили внутрь здания, и Шахов, вытирая кровь, поплелся следом.

В раздевалке солдаты торопливо сбрасывали одежду, хватали куски мыла, шайки и мочалки и враскорячку бежали по мокрому холодному полу в помывочный зал На суету из угла, со своих мешков с бельем, меланхолично взирал Костя Широков.

Заметив Шахова, он что-то пробормотал себе под нос и изобразил на лице холодное презрение. Шахов нашел себе в уголке десять квадратных сантиметров пустого пространства и торопливо разделся, пряча тетрадь от любопытного взгляда Кости Широкова куда-то под сваленные как попало бушлат и хэбэ. Сняв с себя все, Шахов обнажил нескладную тощую фигуру со впалой грудкой и птичьими, поведенными вперед, плечиками, состоящую из кое-как собранных в одну бестолковую структуру костей, обтянутых нездорового белесого оттенка кожей в синяках, кровоподтеках и каких-то пятнах неизвестного происхождения. Костя Широков брезгливо поморщился и отвернулся.

Естественно, Шахову ничего из помывочного инвентаря не досталось, и он молча побрел следом за остальными. При первой же попытке завладеть вроде бы оставленным владельцем куском мыла Шахов получил шайкой по морде и упал на колени, больно ударившись о цементный пол. Тут же, сопровождаемая руганью, шайка с размаху опустилась сверху на его голову, а босая нога въехала в пах. От ужасной боли Шахов скрутился кренделем и застонал. Тогда на него вылили шайку ледяной воды и до поры до времени оставили в покое.

Шахов с трудом, опираясь руками о колени, поднялся, нашел оставленные кем-то мыло и мочалку и принялся торопливо мылиться, испуганно поглядывая на мелькающие вокруг в облаках пара голые силуэты. Затем, смыв с себя мыло и грязь, он отвернулся к стене и тщательно проверил, нет ли на теле вшей. Вроде, все было нормально. Он еще раз облился теплой водой, сплюнул и поспешил в раздевалку.

Первым, кого Шахов там увидел и услышал, был Костя Широков, читавший вслух тетрадь с надписью «Shahoff's army daybook» на обложке, Шахов рванулся к нему, но его предусмотрительно сшибли с ног и — как есть, голого и мокрого — прижали намертво к грязному, холодному полу. И он лежал, скуля и плача от страха, холода и бессильной ненависти под весом троих человек, пока Костя Широков выискивал и прочитывал самые острые места, а старослужащие орали, матерились и, склоняясь к Шахову, грозили самыми ужасными издевательствами и пытками, которые только существуют в армии. Потом Шахов впал в прострацию и плохо соображал, что происходит с ним и вокруг него.

Его избили, потом заставили одеться, кое-как и неизвестно во что, потом вытащили из бани, закинули в кузов, как куль с мукой, и били и топтали весь обратный путь.

Когда Шахова втолкнули в казарму, ноги его подогнулись, и он тяжело упал лицом на пол, успев удивиться, что еще жив. Потом его за ноги втащили в умывальник и оставили там.

Шахов уже мало что чувствовал и понимал, весь мир вокруг него превратился в скопление пятен и теней, имеющих разную форму, плотность и консистенцию, но почти не отличимых друг от друга. В этом пограничном состоянии Шахов находился несколько часов, пока за ним не пришли, чтобы доставить его в ротную канцелярию.

Он настолько расплывчато воспринимал окружающее, что совсем не заметил перехода от вонючего холода умывальника к духоте и тесноте канцелярии. Его тащили под руки и подталкивали в спину, с натугой двигая безвольное тело, вернее, так казалось тем, кто его тащил. На самом деле он парил, он летел, он был прохладным зефиром с моря и еще помнил вкус поцелуев зеленых волн.

Пространство вокруг него было заполнено мощными органными аккордами, а он плыл и плыл сквозь их мрачное бездонное аллегро. Он и был этим божественно звучащим инструментом, теперь-то он нисколько в этом не сомневался.

Вокруг кто-то суетился, топтался, бормотал на тысяче непонятных языков, и он чувствовал себя вознесенным под облака, как та башня, у подножия которой эти языки смешались.

Он имел одновременно миллион разных образов, в которых бесконечно путался, с которыми ругался, спорил, мечтал, которые любил и презирал. Наверное, если бы сейчас он увидел себя в зеркале, то сошел бы с ума. Впрочем, даже без зеркала все его образы были устрашающе безумны.

Он вплыл в канцелярию и бросил якорь перед большим двухтумбовым столом, за которым сидел некто, носящий имя «командир роты капитан Марченков». Права и обязанности его в этом мире были до смешного ничтожны. Его окружало много особей еще более низкого ранга, которые вообще были не в состоянии привлечь к себе хоть какое-то внимание.

Прошло довольно много времени, пока до Шахова дошло, кто он, где и что от него хотят. Он попытался сосредоточиться и даже обрел способность улавливать смысл отдельных фраз.

— …таким образом, этой вот писулькой ты создал себе большие проблемы, — говорил ротный. — Мало того, что ты жестоко оскорбил своих командиров и сослуживцев, ты наверняка заинтересуешь и особый отдел, и ведомство начПО, Так что готовься, солдат.

Шахов, по-прежнему пребывая в подвешенном состоянии капризного морского ветра, устало подумал: «Боже, да что же они все от меня хотят? Их удивляет и оскорбляет то, что я думаю о них… Как будто существует хоть что-то такое, за что я бы мог их любить и уважать… Скоты…»

Как ни странно, но его услышали. Кто-то смазал по уху, кто-то принялся орать в лицо какую-то чушь, но Шахов слышал только ротного. Тот сказал:

— Так, а теперь объясни нам, скотам, военный, в чем же заключается твое превосходство над нами, о котором ты упоминаешь в своем дневнике…