Шахов тупо повел глазами. Под ним на полу была большая лужа засохшей крови, черные ее капельки покрывали и дверки шкафа, и подоконник, и часть стены. В кабинете царил жуткий беспорядок: куча бумаг вывалилась из шкафа и валялась по всему полу вперемешку со стульями, шмотками с вешалки и дровами прапорщика Дыбенко. До Шахова дошло, что после ухода Баринова он, так и не приходя в себя, провалялся на полу при включенном свете и распахнутых настежь дверях до утра.
— Ну, так что здесь произошло?
— Ни… ничего, — запинаясь, пробормотал Шахов непослушными распухшими губами.
— Это по-твоему «ничего»?! — возмутился Феклистов, оглядываясь. — Да это ж труба полная, что тут творится. В кабинете полный бардак, а ты говоришь «ничего»!
— Товарищ капитан…
— Не шизди, придурок, — сказал Феклистов. — Сейчас я тебе скажу, что произошло. Ты опять остался здесь ночевать, так? Ночью заявился кто-то из твоей роты и натер тебе пятак, так или нет?
Отмазываться сил не было. Да и что тут действительно можно было сказать?
— Так.
— Кто это был?
— Я не успел разглядеть… — соврал Шахов.
— Опять шиздишь!
— Я заснул за столом… Дверь была открыта.. Он вошел и ударил меня поленом… Потом… потом ничего не помню…
— Точно шиздишь. Ну ладно, с этим мы еще разберемся. А пока меня интересует вот что: ты ведь понимаешь, что если бы ты был нормальным солдатом — ночевал в роте, ходил бы со всеми на обед, в баню и так далее, — то этого бы не случилось. Правильно?
— Правильно…
— Значит, ты главный виновник того, что здесь произошло.
Феклистов подумал еще несколько минут и добавил:
— Я не буду читать тебе лекции. Мне это нах не надо. Просто ты должен понимать, что твои проблемы меня не интересуют. Решай их сам. Я не хочу, чтобы они отражались на состоянии вверенной мне продслужбы. Понятно?
— Понятно.
— Так, сейчас ты пойдешь в умывальник, помоешься и приведешь себя в порядок. Потом уберешь в помещении. И запомни раз и навсегда: если ты еще хотя бы раз будешь ночевать здесь — на следующее же утро я верну тебя в роту. Все понял?
— Да, — одними губами (слишком уж болела голова) ответил Шахов, с трудом поднимаясь.
— Тогда вперед.
Шахов взял ведро и тряпку и спустился в умывальник. На его счастье, там никого не было. Торопливо умывшись и сполоснув тряпку, он набрал воды в ведро и прошаркал наверх. Шахов успел подняться уже до середины лестницы, когда снизу его окликнул до боли знакомый голос. Шахов задрожал. Внизу стоял сержант Баринов.
— Привет, штабная сука! Как спалось? Шахов молчал.
— Че, не узнаешь, да? — Баринов зло усмехнулся. Потом усмешка сползла с его лица, он поднялся на пару ступенек вверх и прошипел: — Застучишь — убью…
Шахов отвернулся и продолжил подъем. Баринов не стал его догонять.
— Блин, а хэбэ, по-твоему, стирать не надо? — проскрежетал, завидев его, Феклистов.
Щахов, чуть не плача, отвернулся.
— Ладно, все равно форма не успела бы высохнуть до прихода первых посетителей… — подумав, признал Феклистов. — Гм, тогда, наверное, возьми-ка в шкафу — да-да, там, наверху — новый бушлат и надень сверху. Придется тебе сегодня попариться в бушлате. Его, конечно, после этого только списывать надо будет, ну да ладно… Э, э, солдат, чердак-то у тебя варит, а? Ремень, наверное, удлинить надо, правда? Так. Теперь бушлат застегни по самое горло. Покатит. Жмет? Придется потерпеть… Здравия желаю, товарищ подполковник!
— Здорово, — махнул рукой Феклистову заглянувший в кабинет зампотыл, аж синий с бодуна.
— Бугая черт принес, — процедил Феклистов, когда зампотыл проследовал в свой кабинет. — Ладно. Пострадай часиков до одиннадцати, — обернулся он к Шахову, — а там, так и быть, черкану тебе записку к Чагатаю, сходишь на склад, возьмешь чего поклевать…
Шахов на полнейшем автопилоте только успел сесть за стол и отыскать ручку, как в кабинет вошел первый посетитель — мрачного вида артиллерист. Автопилот пока работал, и Шахов нетвердой рукой вывел первые корявые строки первой на сегодня накладной.
Запихнув полученные от Чагатая три банки перловки и упаковку рафинада за пазуху бушлата, Шахов двигался в направлении продслужбы. Перед глазами плыли малиновые круги, ноги заплетались, боль в желудке стала нестерпимой. Легким не хватало воздуха. А в солнечное сплетение словно кто-то вбил массивный лом. Автоматически отдав честь двум встречным офицерам, Шахов расстегнул крючок слишком тесного воротника и прибавил шагу. Хотелось поскорее прийти. И из-за того, что он буквально рассыпался на части от голода, боли и усталости, Шахов заметил идущего навстречу офицера слишком поздно, а еще позднее узнал его и не успел от греха подальше нырнуть ласточкой в ближайший куст. И очень зря не успел. Потому что навстречу ему двигался сам Чума, начальник штаба полка майор Чумаченко — зверь, каких мало (Шахов всегда считал, что Чуме место в Кунсткамере Ленинграда — в назидание потомкам).
Майор Чумаченко, как и любой армейский держиморда, имел свой пунктик, и этим пунктиком был Устав Вооруженных Сил Советского Союза. Не было для Чумы большего кайфа, чем «строить» подчиненных — долго, неторопливо и со вкусом — в полном соответствии с этим Уставом. А уж сутки гауптвахты каждому повстречавшемуся с эншем бедолаге щелкали, как призовые игры в игральном автомате, — густо и без запинки. Неудивительно, что от майора Чумаченко личный состав разбегался и прятался по всей округе, как от настоящей чумы. У солдат даже была такая мрачная примета: если в разгар рабочего дня в парке нет ни одного солдата и даже часовые слиняли кто куда, значит там гуляет начальник штаба полка.