Штабная сука - Страница 61

— Привет, штабная сука! — сказал сержант, возвращая руку в исходное положение.

Шахов с трудом сел и потряс головой, чтобы унять прыгающие перед глазами искорки. Грязную хэбэшку заливала кровь.

— Вставай-вставай, — потребовал Баринов. — Че за херня: дедушка Советской Армии стоит, а чмо гребаное расселось перед ним, как король на именинах.

Шахов поднялся и прислонился спиной к шкафу.

— Соскучился по мне? — с заговорщицким видом спросил Баринов. — Как же, столько не видеться!

Он подошел к Шахову вплотную, взял его пятерней за лицо и хлопнул затылком о дверцу шкафа, потом, после небольшой паузы, еще и еще.

— Сука, как же я тебя ненавижу! — шипел он, захлебываясь.

Пена пузырилась на его вздернутых губах, глаза остекленели, а рука все била голову Шахова об дерево. Потом он несколько раз вмазал духа по морде, поддал коленом в пах, зарядил под дых и вцепился в горло.

— Че зенки свои тупые пялишь, сука?! Думаешь, в паршивое место служить попал, в дыру, да? Жаль, Катька Аляску проебала, тебя б туда засунуть, к эскимосам, ублюдка такого!..

— Александр Вто… — автоматически прохрипел слабым голосом Шахов.

— Чего-чего?!

— Аляску продал… Александр Второй.

Лицо Баринова исказилось.

— Да-а?! А может, еще помнишь, когда? — уже и вовсе не по-человечески лязгнул он.

— В тысяча восемьсот шестьдесят… седьмом…

— Знаешь, падла, все знаешь! — Баринов все крепче стискивал пальцы. — Умный, сука, ученый, ненавижу, мля!..

У него окончательно сорвало крышу. Он колбасил Шахова так, что только неточность ударов спасла того от верной смерти. Потом Баринов выдернул из приготовленной прапорщиком Дыбенко для дома вязанки дров увесистое полено и начал работать им. После первого же удара в голову Шахов потерял сознание…

— Очухался, сука? — услышал он, приходя в себя. — Тогда вставай.

Боже, так этот кошмар еще не кончился?! Он попытался встать, но не смог. Тогда Баринов, как и тогда, в умывальнике, опустился рядом с ним на корточки.

— Как я вас всех ненавижу, — проскрежетал он с сумасшедшей злобой в голосе, — всех, таких, как ты, умных, которые всегда все знают. Ведь это же от вас все чмыр-ство, вся гниль и стукачество. Вы ж поголовно все уроды: на гражданке — такие все бурые, в галстуках, с чистыми ногтями, мля, с хорошим запахом, и не подступиться. Паразиты, мля, только базарить красиво и умеете. Это ж мы, простые трудяги, вас, дармоедов, кормим, это ж нас вы обираете, писатели разные, философы, интеллигенты… А хули там: шиздеть — не мешки ворочать. На словах вы такие крутые, а как до дела доходит… Эка в армии с вас вся бурость махом слетает и вылазит наружу ваша чмыр-ная сущность!

— Интеллигенция — не мозг нации, а говно… — едва ворочая языком, пробормотал Шахов.

— Хлебало завали!

— Это Ленин сказал…

— Хуенин, мля! Вот ты мне скажи, сука штабная, чего ты такого толкового сделал в жизни, а? Говори!

— Боже мой, конечно, ничего…

— Шиздеть в мягких креслах в костюмах мы все горазды, а ты иди у станка поебошь! — он ткнул Шахова кулаком. — Вот ты, придурок, ты кем работал?

— Я музыкант… — еле слышно выдавил Шахов.

— Чего? А на чем?

— Виолончель…

— Во-во, о том и говорю. Дармоед, — Баринов поднялся. — На кой нужны все ваши писульки, бренчалки, вся ваша мазня, какой от этого прок?

В поле его зрения попал календарик с Аллой Пугачевой. Баринов выдернул его из-под стекла и поднес к глазам Шахова.

— Вот она, Алка, какой от нее прок? Кому от нее жрать прибавилось? Кого она одела, обула? А вся, блин, в золоте, в мехах. Ты тут впахиваешь всю жизнь, как папа Карло, и — елда по всей морде! Вы ж, сука, чмыри, чистоплюи сраные, все вокруг позахватывали! Кругом же не продохнуть от вас! В газетах, по радио, по телику — везде вы, самые умные, самые крутые! Только вы знаете, как нужно правильно жить, и учите всех остальных. Только ваша чистошпойская работа почетна, а нас, работяг, которые вас кормят и одевают, вы ва-аще в упор не видите. У вас — и бабки, и машины, и хоромы, и заграница, а чем вы лучше нас? Вот чем, ты, чмо, грязь, лучше меня? Скажи! Я вытираю об тебя ноги, я могу сделать с тобой все, что захочу, так чем же ты лучше меня? Даже здесь, в этой долбаной армии, в этом бардаке, где я сумел себя поставить, а ты — нет, где я живу как человек, а ты смердишь, как параша, даже здесь я ебошу в роте, в этом гребаном танке, гнию на сопках, хожу в наряды, а ты — всего месяц в армии, службы-то еще не видел, а уже пристроился на блатное место писарьком, в тепле да в холе! За какие такие заслуги, а, урод?

Он вдруг замолчал, снова присел на корточки и горько сказал:

— Ты образованный, тебя чистоплюи-родители в городе поднимали, а у меня батя с мамкой черная кость, четыре класса да два коридора, так где ж тут твоя заслуга? Мой батя пахал всю свою жизнь на своем млядском заводе за копейки. Сорок лет безупречной работы! Так болячки заводские его и доконали. Два месяца назад помер. Как собака сдох, понимаешь ты, сука? Хоронить было не на что! Денег он за сорок лет не накопил себе на ящик! Это что, по-твоему, справедливо, да?

Он зло смял календарик и отшвырнул прочь.

— Вот поэтому я вас всех ненавижу, понял? И поэтому буду тебя дрочить. И поэтому ты у меня до дембеля хер дотянешь. Понял, да? Все, готовься.

Он еще раз — напоследок — врезал Шахову ногой в лицо и, не оглядываясь, вышел. Шахов вырубился окончательно…

— Ну нормальная херня?!

Шахов тяжело поднял гудящую как чан голову и разлепил глаза. Над ним, широко расставив ноги и уперев руки в бока, стоял капитан Феклистов. Он был в ярости.

— Ну нормальная херня, придурок?! Ты что опять здесь напорол?