Штабная сука - Страница 45

Настроение Миши в этот период обозначалось формулировкой «веселая обреченность». Он, что называется, «помирал с музыкой». Прекрасно понимая, что ему несдобровать, что рано или поздно его либо пришибут азиаты, либо посадит начальство — потому что занозу из задницы, как бы ни не хотелось обнажать столь деликатное место, все таки вытащат, — Миша развлекался. Он внаг-лую забивал на приказы начальства, не выказывал абсолютно никакого почтения офицерам, принципиально опаздывал в строй, постоянно зацеплялся с азиатами, тут же хватаясь за табуретку. Он словно потерял всякий инстинкт самосохранения. В соседних частях у него появились друзья, к которым он регулярно ходил в гости, и во время каждого построения его приходилось долго искать. Все азиаты тоже ходили по землякам, но у них это не носило такого тотального характера. В нарядах по столовой толку от него не было никакого, потому что он все время слонялся без дела, а при малейшей зацепке лез драться. Как-то в наряде по роте Джумаев, Чарыев и Ахмедов набили ему морду, но на него это нисколько не повлияло — казалось, он даже стал после этого более воинственен. Вообще, дрались с ним неохотно, потому что после всех перенесенных побоев его словно заклинило на драке и завалить его было трудно, а толку от этого не было никакого: на следующий день, очухавшись, он снова был готов к драке.

Он стал бельмом на глазу всей роты. Положение его было очень странным: с одной стороны, он не пользовался в роте почти никаким влиянием (во-первых, потому что был один; во-вторых, потому что не был старослужащим; а в-третьих, потому что, в общем-то, и не стремился ни на что влиять), с другой стороны, никому из сослуживцев он не подчинялся, с каждым был готов драться, и никто не мог похвастаться, что сломал его. Только в самом крайнем случае Миша позволял себе припахать кого-нибудь из духов, чтобы выполнить грязную работу. А вообще-то он всегда стоял за себя и стремился только к одному: чтобы его никто не трогал. Свой ПКМ он знал от и до, стрелял отменно, четко выучил Устав и был силен в строевой и общефизической подготовке. Он и здесь старался, чтобы его поменьше дергали.

Миша не мог раскусить Сулейманова. Что нужно от него этому всегда спокойному, неторопливому в движениях узбеку с отличным русским произношением? Однажды, когда вся рота постиралась перед караулом и Миша в подменке сидел на стройплощадке рядом с сохнущей на турниках хэбэшкой и курил, Сулейманов подошел к нему.

— Курить есть?

— На.

Сулейманов подкурил и уселся рядом.

— Своих земляков не боишься? Я ж здесь прокаженный.

— Не боюсь. Помолчали.

— Слушай, а ты часом не голубой? — лениво спросил Миша.

— Почему?

— Все время меня пасешь. Может, виды имеешь?

— Просто мне было интересно, на сколько тебя хватит.

— Ну и как?

— На полгода

— А дальше? Все, загнусь? — Миша нервно улыбался.

— Ты это сам знаешь.

— Почему?

— Ты играешь не по правилам. Конечно, это очень здорово: один человек воюет против системы, но ты играешь не по правилам, поэтому проиграешь.

— Какие еще правила? — раздраженно спросил Миша.

— Сам знаешь, какие. Ты не с теми, ты не с этими — не командуешь, не подчиняешься; ты даже этнически в одиночестве. Впрочем, одиночество в толпе — удел евреев.

Миша был неприятно удивлен.

— Откуда такая информация?.. И вообще, больно красиво ты говоришь. И больно чисто.

— Поперли с четвертого курса МГУ.

— Круто. А за что?

— Да ладно, было за что… — Сулейманов неторопливо подкурил от бычка новую сигарету и продолжил: — Ты играешь. Рисково. Даже не зная своих противников.

— Почему это я не знаю? Я с ними уже полгода здесь гнию. Вот еще месяца два повоюю, и они устанут, привыкнут… Азиаты могут испытывать приязнь только к равному. Вот я и выхожу на паритет.

— Ну, во-первых, выходишь ты по-дурацки. А во-вторых, все не так просто. С детства азиат воспитывается на пяти законах (естественно, если он вообще на чем-то воспитывается) — на преданности сюзерену…

— То-то вы так с вашими Рашидовыми и Алиевыми носитесь!

— …Да, поэтому. Потом — почтение к старшим, преданная любовь к родителям, безграничная власть мужчины над женщиной, искренняя и бескорыстная взаимопомощь между друзьями. Ты кто для Джумаева или Ахмедова? Сюзерен? Отец? Аксакал? Муж? Друг? Нет. Ну и все. Вообще, белые, живущие по другим законам малоприятны. Тем более, бурые агрессивные белые. Вы не чтите этих законов, для вас нет ничего святого, вы не чувствуете голоса крови, а значит, вы слабы…

— Мы — чувствуем! — усмехаясь, возразил распалившемуся узбеку Миша. — Если только ты евреев имеешь в виду.

— Ладно, — Сулейманов остыл. — Кажется, я говорил здесь много и несвязно, и ты не понял того, что я хотел сказать. Спасибо за курево. — Он встал, бросил окурок, пошел прочь. У ограды спортплощадки остановился. — Пошел последний месяц твоей войны здесь, еврей…

И ушел.

«А он — интересный мальчик, — нервно подумал Миша.

— Шпарил здесь мне о пяти законах, как по Конфуцию». Прошло две недели. Казалось, Сулейманов ошибся.

Жизнь вошла в свою колею, никто, вроде бы, уже не выказывал Мише явной неприязни, скорее все это было похоже на вооруженный нейтралитет. Никто его не задевал, кажется, даже не закладывал начальству, а солдаты третьего эшелона иногда оказывали ему мелкие услуги, о которых он не просил. Поэтому Миша нисколько не удивился, когда однажды вечером к нему подошел Портнягин и сказал:

— Послушай, Миша, тут тебе письма пришли… Миша, которому письма доходили исключительно редко, встрепенулся: