Штабная сука - Страница 37

— Короче, Суздалев, сейчас идешь в туалет и наводишь там порядок! — тоном, не терпящим возражений, заявил он.

— Да ты че, Коханович? — дернулся Суздалев. — В дембеля записался? Скажи, где, я тоже схожу запишусь…

— Понял тебя, — ответил Миша и резким ударом сшиб Суздалева с ног. Потом он еще некоторое время пинал его, причем заходящие по нужде азиаты даже не поворачивали голов, а один узбек из ВТО, неожиданно увидев перед собой валяющегося на полу человека, просто перешагнул через него и пошел дальше. Никому не было до разборок никакого дела. Через пару минут Суздалев, вытирая кровь и сопли, уже ковырялся шваброй в первом очке. Еще минут через десять к нему присоединился, сверкая окровавленной ряхой, Портнягин.

Миша сидел на подоконнике и курил. Он был доволен собой: сегодня он научился припахивать других, чтобы не работать самому. Он считал, что рассуждает совершенно правильно: если он прошел — один против всех — тяжелый путь наверх, а они не прошли, если он оказался сильным, а они — нет, почему он не имеет права заставлять их делать его работу за него? Почему, если он своей кровью заслужил это право, а они не захотели, побоялись тратить на это свою кровь?..

А еще через десять минут в туалет зашел ротный. «Заложили, суки», — только и подумал Миша, вставая с подоконника. Ротный со скучным лицом огляделся, потом поманил Мишу пальцем и сказал:

— Все-таки забил, придурок… Ну что ж, пойдем, — И, уже выходя, Суздалеву и Портнягину: — А вы, уроды, продолжайте шуршать. Чтоб я, садясь по нужде, видел свое отражение. Поняли, да?

Миша уже не боялся. С какого-то времени ему пришло в голову, что все эти армейские хитросплетения напоминают крутую партию в нарды, где победу определяет счастливый сплав ума, мастерства, рисковости и, главное, везения. Ему, кажется, не везло, но правила он усвоил четко и поэтому каждый раз бросал кости твердой рукой. Он еще не мог предугадать результата игры

— кажется, результат будет для него прескверным — и потому не особенно задумывался на эту тему. Он просто играл. У него появилось ощущение, что он уже знает, из какого теста слеплены те, кто рядом с ним, на что способен любой из них и чего они все ждут и требуют от него. Он должен был — всего-навсего — играть по правилам этой игры, не нарушать их. Ему казалось, что теперь будет проще простого нажимать на окружающих его людей, как на клавиши — черные и белые, — чтобы играть свою музыку. А сейчас все было очень просто и логично: оркестр давал увертюру…

Ротный посадил его на внутреннюю полковую губу. Это был темный высокий цементный ящик в ограде полковой караулки с малюсеньким оконцем (читай: проломом) под потолком. Обычно в камере лежали доски, на которых сидели и спали губари. Теперь — специально для Миши — эти доски унесли. Перед тем как поместить Мишу в камеру, его раздели до белья.

— Загорай, милый, — ласково сказал ротный, закрывая дверь.

Был уже конец сентября. По ночам подмораживало. Миша пытался дремать, свернувшись в узел и присев на самый краешек холоднющей ступеньки, но то и дело ему приходилось вскакивать и прыгать по темной камере, размахивать руками и приседать, чтобы согреться.

Так прошла ночь. Миша потерял ощущение времени. Он не думал — его мозг отказывался работать в таких условиях, — он просто «переносил трудности и лишения армейской службы». Через неопределенную временную пропасть дверь со скрипом отворилась и в камеру, позвякивая штык-ножом, зашел караульный.

— Эй, зема, — позвал он, вглядываясь в темноту.

— Чего? — в Мише что-то не работало, и он не мог определить, издает какие-нибудь звуки или нет. Ему казалось, что он просто открывает рот. Но караульный его явно услышал.

— Ты в порядке?

Миша не смог кивнуть: в позвонке что-то заледенело. Он просипел:

— Да. По мелочи. А который час?

— Начало девятого.

Миша молчал. Шестерни медленно давали первые обороты.

— Тут вот из нашего пайка — перловка, подлива, хлеб. На, поклюй. — В руки Мише ткнулась теплая алюминиевая миска.

За караульным давно закрылась дверь, а Миша все стоял и держал миску в руках. Ему было не до еды: он думал. Как только в темноте прозвучала фраза «Тут вот из нашего пайка…» — стаял лед, сковывавший его мозги всю эту ночь. «Кажется, в мире еще есть люди», — подумал он. Потом он присел на краешек ступеньки и взялся за торчащую из каши ложку.

Но поесть Миша так и не успел. Внезапно за его спиной заскрипел засов, дверь распахнулась и на него упал луч фонарика.

— Ебивомать! — раздался голос ротного. — Я же запретил давать этому ублюдку жрать!

Он вышиб из рук Миши миску, и она со звоном канула в темноту.

— Вставай, — уже спокойнее сказал ротный. — Идем. — Он подал Мише свернутую в валик хэбэшку.

Миша неторопливо оделся. Ротному было явно холодно здесь — он переступал с ноги на ногу и ежился.

— Быстрее, скотина!

Миша застегнул последнюю пуговицу, поправил пилотку…

— Готов? — спросил ротный куда-то в сторону. — Пошли. Они вышли во двор и направились в сторону казарм.

— Ну что, полегчало? — спросил ротный.

Миша почувствовал, что находится на грани истерики. «Ах ты, пидар! Ты еще издеваешься?! Когда у тебя власть, а у меня ни хрена!..»

— Не полегчало, товарищ капитан, — ледяным тоном ответил он.

Ротный резко остановился.

— Тебе еще не надоело, Коханович? Ты ведь конченый, понимаешь? Еще немного, и тебя посадят как военного преступника. Ты внаглую забиваешь на службу, на тебе висят невыполнение приказов, неуставные взаимоотношения, самовольное оставление наряда, подрыв авторитета начальства. Лет на пять строгача ты уже раскрутился. Тебе мало? Еще хочешь?